Неточные совпадения
А между тем степь уже давно приняла их всех в свои
зеленые объятия, и
высокая трава, обступивши, скрыла их, и только козачьи черные шапки одни мелькали между ее колосьями.
Место, где раскинулись палатки, было восхитительно: на
высоком берегу безымянной речушки, в двух шагах от тенистой березовой рощи; кругом волновалась густая
зеленая трава, точно обрызганная миллионами пестрых лесных цветочков.
Небесными кругами украшают
Подписчики в палатах потолки
Высокие; в простенках узких пишут,
Утеху глаз, лазоревы цветы
Меж
травами зелеными; а турьи
Могучие и жилистые ноги
На притолках дверных, припечных турах,
Подножиях прямых столбов, на коих
Покоится тяжелых матиц груз.
Они поехали сначала берегом вверх, а потом свернули на тропу к косцам. Издали уже напахнуло ароматом свежескошенной
травы. Косцы шли пробившеюся широкою линией, взмахивая косами враз. Получался замечательный эффект: косы блестели на солнце, и по всей линии точно вспыхивала синеватая молния, врезывавшаяся в
зеленую живую стену
высокой травы. Работа началась с раннего утра, и несколько десятин уже были покрыты правильными рядами свежей кошенины.
Бортевые промыслы в Оренбургской губернии были прежде весьма значительны, но умножившееся народонаселение и невежественная жадность при доставанье меда, который нередко вынимают весь, не оставляя запаса на зиму, губят диких пчел, которых и без того истребляют медведи, большие охотники до меда, некоторые породы птиц и жестокость зимних морозов]
Трав и цветов мало в большом лесу: густая, постоянная тень неблагоприятна растительности, которой необходимы свет и теплота солнечных лучей; чаще других виднеются зубчатый папоротник, плотные и
зеленые листья ландыша,
высокие стебли отцветшего лесного левкоя да краснеет кучками зрелая костяника; сырой запах грибов носится в воздухе, но всех слышнее острый и, по-моему, очень приятный запах груздей, потому что они родятся семьями, гнездами и любят моститься (как говорят в народе) в мелком папоротнике, под согнивающими прошлогодними листьями.
Через минуту подъехала коляска, все вышли и, переступив через перелаз в плетне, пошли в леваду. Здесь в углу, заросшая
травой и бурьяном, лежала широкая, почти вросшая в землю, каменная плита.
Зеленые листья репейника с пламенно-розовыми головками цветов, широкий лопух,
высокий куколь на тонких стеблях выделялись из
травы и тихо качались от ветра, и Петру был слышен их смутный шепот над заросшею могилой.
Только
высокие будылья чемерицы и коневьего щавелю торчали над засыпающим
зеленым морем, оставаясь наблюдать, как в сонную
траву налетят коростели и пойдут трещать про свои неугомонные ночные заботы.
По
зеленым высоким рядам скошенной
травы уже ходили галки и вороны, налетевшие из леса, где находились их гнезда.
Дом Кожемякина раньше был конторою господ Бубновых и примыкал к их усадьбе. Теперь его отделял от земли дворян пустырь, покрытый развалинами сгоревшего флигеля, буйно заросший дикою коноплёю, конским щавелём, лопухами, жимолостью и
высокой, жгучей крапивой. В этой густой, жирно-зелёной заросли плачевно торчали обугленные стволы деревьев, кое-где от их корней бессильно тянулись к солнцу молодые побеги, сорные
травы душили их, они сохли, и тонкие сухие прутья торчали в
зелени, как седые волосы.
Молодые люди повернули прочь от реки и пошли по узкой и глубокой рытвине между двумя стенами золотой
высокой ржи; голубоватая тень падала на них от одной из этих стен; лучистое солнце, казалось, скользило по верхушкам колосьев; жаворонки пели, перепела кричали; повсюду
зеленели травы; теплый ветерок шевелил и поднимал их листья, качал головки цветов.
(Прим. автора.)] из березы, осины, рябины, калины, черемухи и чернотала, вся переплетенная
зелеными гирляндами хмеля и обвешанная палевыми кистями его шишек; местами росла тучная
высокая трава с бесчисленным множеством цветов, над которыми возносили верхи свои душистая кашка, татарское мыло (боярская спесь), скорлазубец (царские кудри) и кошачья
трава (валериана).
Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид.
Трава поникла, жизнь замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и
высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски…
В сырых уголках тянулись
высокими стеблями
зеленые травы; белая кашка склонялась отяжелевшими головками, как будто в тихой истоме.
Долинский хотел что-то сказать, но вдруг около него зашевелилась
трава, вдруг она начала расти и расти, так что слышно было, как она растет. Росла она шибко и высоко —
выше роста человеческого; из нее отовсюду беспрестанно вылетали огненные светляки и во всех направлениях описывали правильные, блестящие параболы; в неподвижном воздухе спирался невыносимый зной и удушающий запах
зеленых майских мушек.
Посреди большого села, на обширном лугу, или площади, на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с
высокой колокольнею. У дверей ее, на одной из ступеней поросшей
травою лестницы, сидел старик лет восьмидесяти, в
зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
Я выбрал местечко в тени пушистой черемухи и с наслаждением растянулся на
зеленой высокой траве, которая встала вокруг меня живой стеной.
Мы выехали рано утром, до «солновсхода»; накануне был небольшой дождь, и
трава зеленела особенно ярко, точно она умылась; когда солнце поднялось
выше и начало подбирать росу, наша тюменская телега бойко катилась мимо красивых покосов, пестревших незавидными цветочками.
Капитан казался задумчивее обыкновенного, не выпускал изо рта дагестанской трубочки и с каждым шагом пятками поталкивал ногами свою лошадку, которая, перекачиваясь с боку на бок, прокладывала чуть заметный темно-зеленый след по мокрой
высокой траве.
Степь, степь… Лошади бегут, солнце все
выше, и кажется, что тогда, в детстве, степь не бывала в июне такой богатой, такой пышной;
травы в цвету —
зеленые, желтые, лиловые, белые, и от них, и от нагретой земли идет аромат; и какие-то странные синие птицы по дороге… Вера давно уже отвыкла молиться, но теперь шепчет, превозмогая дремоту...
Эти деревья, эти
зеленые листья, эти
высокие травы заслоняют, укрывают нас от всего остального мира, никто не знает, где мы, что мы, — а с нами поэзия, мы проникаемся, мы упиваемся ею, у нас происходит важное, великое, тайное дело…
Стоном стоят лесные голоса, без умолку трещат в
высокой сочной
траве кузнечики и кобылки, вьются над цветами жучки и разновидные козявки, воркуют серо-сизые с
зеленой шейкой вяхири и красногрудые ветютни, как в трубу трубит черная желна, стучат по деревьям дятлы, пищат рябчики, уныло перекликаются либо кошкой взвизгивают желтенькие иволги, трещат сойки, жалобно кукуют кукушки и на разные голоса весело щебечут свиристели, малиновки, лесные жаворонки и другие мелкие пташки [Вяхирь, дикий голубь — Columna palumbus.
Совсем, бывало, стемнеет,
зелеными переливчатыми огоньками загорятся в сочной
траве Ивановы червяки, и станут в тиши ночной раздаваться лесные голоса; то сова запищит, как ребенок, то дергач вдали затрещит, то в древесных ветвях птица впросонках завозится, а юный пустынник, не чуя ночного холода, в полном забытьи, стоит, долго стоит на одном месте, подняв голову и вперив очи в
высокое небо, чуть-чуть видное в просветах темной листвы деревьев…
Снова берет он княжну за руку белую, снова ведет далее свою лапушку, и чудная полянка близится. Не одна
трава зеленая и цветы лазоревые на ней виднеются, поднимается вдали белая
высокая стена, а за нею блестят золотые кресты церквей Божиих.
На Сивцевом Вражке, невдалеке от знакомого нам «красненького домика», на громадном пустыре стояла покривившаяся от времени и вросшая в землю избушка с двумя окнами и почерневшей дверью. Летом, среди
зеленого луга из
высокой травы, покрывавшей пустырь, и зимой, когда белая снежная пелена расстилалась вокруг нее, она производила на проходящих, даже на тех, кто не знал ее владельца и обитателя, впечатление чего-то таинственного.
Было уже за полночь. Движимый какой-то неведомой силой, Егор Никифоров пошел к дороге, к тому месту, где четверть века тому назад, вел беседу с умирающим Ильяшевичем. Здесь он лег на
траву и задумался. Все прошедшее мелькало в его уме, как в калейдоскопе. Его глаза были опущены вниз. Вдруг длинная тень легла на
зеленой траве, ярко освещенной луной. Он быстро поднял голову и в двух шагах от себя увидал
высокую, темную фигуру женщины.
Помню только, с тех пор как себя помню,
высокий берег Москвы-реки, светлые излучины ее, обширные луга с
высокою травою, в которой запутывались мои детские ноги, озера, с небом своим оправленные в
зелень этих лугов, на возвышении старинные хоромы с теремками, поросшими мохом, плодовитый сад и в нем ключ.